Валерий Максюта: Гана-1962. Погоня в чикагском стиле в окрестностях Кумаси.

На работу мы выезжали очень рано, по буинской традиции, хотя здесь, в джунглях, не было особого смысла прятаться от солнца: все равно оно до нас, копошившихся у подножья деревьев высотой 50-60 метров, не доставало. Вставать рано я не любитель, но, во-первых, садист-террорист (официант из предыдущей части моего романа) все равно поднял бы даже мертвеца. Во-вторых, попасть рано утром в джунгли было просто приятно, и, продирая глаза по утрам под его сладкое пение, я думал, что вот-вот, через какой-нибудь час, я погружусь в африканскую сказку.  Джунгли подступали плотной стеной к шоссе уже милях в двух от города.

Если узкий луч солнечного света проходит сквозь полумрак, заполненный влажным воздухом, он становится видимым – как луч прожектора ночью. И вот мы едем, а воздух перед нами пробит и пронизан многочисленными солнечными копьями, шпагами, мечами, натянутыми сверкающими струнами… Приступают к утренней гимнастике обезьяны, уползает в чащу недружелюбное зверье, таща свои туго набитые за ночь туловища; как сгусток мрака растворяется демон джунглей Сасабунсам… А там, где лес отходит от дороги, уступая место заболоченным полянам, лежат плоские белые туманы.

Прямо по ним плывут к дороге призраки. У них нет ног, а руки прикреплены одним концом к плечу, другим – к гигантской голове. Они плывут осторожно, редкой цепочкой… Мы останавливаемся и поджидаем их. С близкого расстояния становится ясно, что это сборщики пальмового сока. У них проявляются ноги (раньше их не было видно в тумане), руки снимают с плеч громадные головы: это калабаши, заполненные жидкостью цвета снятого молока. Происходит короткий торг, и мы заполняем что у кого есть этим соком, который за ночь уже успел достаточно перебродить и теперь – ощутимо хмельной.

В наших фляжках он продолжит брожение, и чем ближе к вечеру, чем больше мы будем уставать, тем щедрее он будет нас поддерживать, а на обратном пути, казалось бы совершенно вымотавшиеся, мы будем петь песни – русские и негритянские вперемежку, и будем молодыми, сильными и бесстрашными. А на следующее утро снова будем смотреть, как зачарованные, на исход призраков из сердца джунглей, и снова каждый будет ожидать захватывающую встречу, и снова каждый удовлетворится литром хмельного сока и будет надеяться, что чудо произойдет и завтра. Этот сок в обиходе называется пальмовым вином и добывается из особой «винной пальмы» – рафии. Это небольшое коренастое дерево, не более 10 метров до конца верхних ветвей. Ствол его по форме похож на узкую бутылку.

Правда, это непросто заметить, так как он почти от земли покрыт пальмовыми ветвями-перьями, очень похожими на кокосовые. Чтобы добыть вино, надо подрубить часть корней пальмы с одной стороны, а затем навалиться на ствол и повалить его. Чем больше корней останется целыми, тем дольше будет функционировать этот агрегат. Ему еще комель присыпают землей, чтобы обрубленные корни не сохли. Где-то на середине ствола очищают от веток участок примерно 80х20 см, затем выдалбливают на этом участке поверхностную древесину и, подковырнув, снимают ее. Под ней оказывается пропитанная соком субстанция – что-то вроде мокрой ваты.

В ней выкапывают нечто, похожее на узкую ванну, где самая низкая точка находится посередине, и в этом месте пробивают или просверливают нижнюю древесину насквозь и вставляют в отверстие полую камышинку. Сок быстро стекает со стенок (из «мокрой ваты») в эту ванну, а затем по камышинке – в подставленный снизу калабаш.

Сокоотделение особенно интенсивно ночью. Доить такую пальму можно недели две, откачивая за ночь литров по 6-7 сока. На сладкий и пьяный сок слетаются разные насекомые-алкоголики, и, чтобы не спаивать их и не губить экологию, сборщики закрывают открытую ванну холстом, пока пальма действует, и только потом забирают его, предоставляя остатки сока насекомым. Какое-то из насекомых откладывает во всё ещё влажную «вату» яйца. Из них развиваются личинки – пьяные и толстые, как Бахус, размером с большой палец руки мужчины, ярко желтые. Они называются «акокуну» и очень высоко ценятся как деликатес.

Однажды один винный призрак подарил мне горсть, чем вызвал зависть у всех наших рабочих. Дома я поджарил их в пустой консервной банке (жиру не потребовалось), и они превратились в маленькие золотистые хрустящие сосисочки, по вкусу слегка напоминающие жареный арахис.

Была суббота. На этот день мы специально наметили работу полегче, чтобы вернуться примерно в обед. Мы слегка задержались, потому что я нашел в лесу заброшенный сад с грейпфрутами. Деревья успели одичать, или так хорошо на них подействовала свобода и отсутствие навязчивого внимания, что плоды на них оказались невиданно огромными с фиолетовой мякотью. Мы хорошо нагрузились и поехали домой. На душе было легко. Впереди – полтора выходных дня, во фляжке – остатки пальмового вина, которое знало, что ему не дожить до Кумаси. Я пел песню про кентуккский старый дом.

Пригрело солнце кентуккский старый дом.
Здесь лето, и негры поют.
Колосья зреют, цветы цветут кругом
И пчелиный не смолкает гуд.

О, не плачь, родная, не плачь, не плачь в тоске.
Будет трудно – споем
Про кентуккский старый дом,
Про кентуккский старый дом вдалеке.

Приехали в мотель, выгрузились. Я вымыл руки и сразу, не переодеваясь, – в ресторанчик. Мне нравилось шокировать его посетителей своим видом. Мы все иногда этим немножко бравировали. Я видел несколько раз, как посетители подзывали официантов и, исподтишка бросая на нас недоумевающие взгляды, о чем-то спрашивали, а потом резко меняли выражение лица и, если случайно встречались взглядами, сдержанно и дружелюбно нам кивали. И вот я уселся за столик, а садист-террорист со своей японской улыбкой и говорит:

– Только что на этом месте обедала «рашн пэйвуман».

Я аж подскочил:

– Только что?
– Несколько минут, как уехала.

«Рашн пэйвуман» это кассирша из ГКЭС, которая развозила зарплату по местам базирования советских коллективов. Её передвижения держались в строжайшем секрете. Узнавать в ГКЭС по рации, когда она приедет, было довольно безнадёжным делом. Зато в каждом придорожном кабачке у любого бармена или официанта можно было получить эти сведения минимум часа за два до её появления. Я бросился к себе в комнату, достал заранее приготовленные два письма домой, сунул их за пазуху и выскочил во двор. К огромной моей радости, наш грузовик еще не уехал.

Его шофер Кофи (т.е. “рожденный в пятницу”), кликуха “Кофейник”, любезничал с судомойками. Я влез в кабину:

– Быстро, на Буи!
– Чеввооо?? – вытянул Кофейник свою криминальную рожу.
– Догоняем пэйвуман. Она только что отъехала.

Кофейник был лихим шоферюгой, отчаянным авантюристом и нарушителем. Похоже, ситуация пришлась ему по душе, и он рванул со двора. Мы продирались, по-субботнему оживленным улицам медленно, но поделать ничего не могли.

Наконец на окраине города подъехали к площади с круговым движением, к которой сходились несколько улиц. Площадь лежала в котловине, и нам надо было к ней спуститься, а на противоположной ее стороне на одной из улиц мы увидели ползущую на подъем «Волгу».

“Вон она!” – рявкнули мы дуэтом: теперь наша погоня приобретала конкретность. Но двигаться в массе машин, совершать бесконечные обгоны было очень трудно. Машины шли равномерным потоком как в город, так и из него, что для нас было одинаково плохо. Интервалы между машинами составляли метров сорок-пятьдесят, и тяжелому грузовику, не способному на резкое ускорение, было очень трудно обгонять легковушки, да еще и уворачиваться от встречных, при всей наглости Кофейника и моем нетерпении.

Мы, конечно, потеряли «Волгу» из виду и не могли ориентироваться – догоняем мы ее или отстаем. На одном из спусков мы заметили ее впереди на подъеме: вроде догоняем. Но в следующий раз показалось, что отстаем. Тогда я заорал:

– Выезжай на встречную полосу!

Кофейнику не надо было объяснять, что я задумал. За несколько недель до того мы смотрели в Буи американский фильм о временах «сухого закона» в Чикаго. Там гангстеры, чтобы оторваться от полиции, выскакивали на полосу встречного движения. Машины шарахались от них в стороны… Я помнил, что после фильма Кофейник живо обсуждал этот прием с другими шоферами. Теперь ему предстояло проделать это на практике. Он скорчил боксерскую рожу и решительно крутанул руль.

Но узкая африканская дорога – это не улица Чикаго. Встречные водители не выражали понимания, тормозили, сигналили и очень неохотно сползали на обочину. Мы стали двигаться еще медленнее. Тогда в дело вступил я. Я вылез на правую подножку и начал умоляющими жестами просить встречных водителей посторониться.

Дело пошло лучше. Было интересно наблюдать смену эмоций на лицах встречных шоферов, видящих оборванного белого, висящего на подножке грузовика: сначала снисходительная усмешка, мол, откуда вообще берут таких белых, потом удивление, быстро переходящее в крайнюю степень изумления с вытаращенными глазами, потом паника – и резкий бросок влево. В какой-то момент я оглянулся и увидел длинную вереницу машин носами в кусты (хорошо, что там не было кювета!), а над ними – дым выхлопа нашего грузовика. Мелькнула мысль, что это вообще не дым, а густой негритянский мат.…

Потом снова увидел вдалеке «Волгу»: ура, расстояние явно сокращалось! Это придало нам решительности.

Продолжение следует