Будни экспедиции в период харматтана

Валерий Максюта

Автор этой книги – один из молодых переводчиков «первой волны» – начала 1960-х годов. Этих людей не манила валюта и длинные рубли. Они понятия не имели о «сертификатах», «бонах», «чеках Внешпосылторга»… Им устраивали сцены встревоженные родители, прекрасно помнившие сталинские времена, терзали партийные «выездные комиссии». Но страна потихоньку избавлялась от клаустрофобии, и они просто хотели увидеть мир. Из скромных квартир, общаг и убогих коммуналок разлетелись по свету мальчишки и девчонки, которым едва перевалило за 20. Они попали туда, где на зубах скрипел песок, где воздух обжигал, как горячий пар, где неведомые болезни трясли и ломали даже здоровенных мужиков, где сильны были предубеждения, лицемерие и глупость… Они просто хотели увидеть мир. Мир оказался таким, и они приняли его без нытья и условий. Их хладнокровие гасило истерики, их улыбки примиряли противников, их уловки и хитрости помогали находить выход из безнадёжных тупиков.

Странная профессия – переводчик. У каждого переводчика есть Родина, интересы которой он помогает отстаивать, где его помнят и ждут. Но нет у него чужого неба. Его небо – это небо планеты Земля, и работает он для того, чтобы так было для всех.

Итак, Валерий Максюта отправляется домой.

В Африку.

Странное поведение мартыха Ваньки у меня дома. Удовлетворённость жизнью и зов алмазов. Как добраться до Сьерра Леоне? Едем за вином «во французы».

Однажды Виктор попросил меня приютить Ваньку на день. С Ванькой у нас были неплохие отношения, и он пошел ко мне охотно. Исследовал мою комнату, попросил включить ему воду, вернулся в комнату и надолго заигрался с моей одеждой. Она висела на плечиках в углу, а ниже ее была полка. Ванька влез на эту полку, стал на корточки под одеждой и начал вставать и приседать так, что когда он вставал, его голова и туловище оказывались где-то среди моих рубашек, а когда приседал, естественно, – за их пределами. При этом на его физиономии было написано что-то вроде: «Ку-ку!». Я оставил его за этим полезным занятием, а сам пошел в магазин: решил побаловать себя и купить бутылку австралийского вина типа «бордо». Довольно дорогое вино находилось в красиво оформленной бутылке, а поверх нее был надет цилиндр из гофрированного картона для защиты от ударов. Гофры были и на внутренней, и на внешней поверхностях упаковочного цилиндра.

Пришел домой. Ванька сидел посередине комнаты, размышляя, чем же ему еще заняться, и тут увидел меня. По совершенно непонятной причине он пришел вдруг в дикий, панический ужас и бросился вверх по вертикальной стенке с визгом и воплями. Не добежав до потолка примерно с метр, он свернул налево и, используя тот же мощный стартовый толчок, похоже, вознамерился обежать всю комнату, как цирковой мотоциклист, демонстрирующий номер “гонки по вертикальной стене”. Но комната не была цилиндрической, и Ванька, с ходу врезавшись в другую (перпендикулярную) стену, рухнул на пол, секунду посидел в шоке, затряс головой, как с бодуна, глянул на меня и снова с воплем ринулся на стену. Через секунду опять врезался в стену, и тяжело рухнул на пол в углу.

Я поставил бутылку на пол, подбежал к нему, взял на руки, повернулся, чтобы отойти от стены, и тут вялый, пришибленный обезьян снова превратился в стальную пружину и сиганул прямо с моих рук в сторону. На этот раз от удара его спасли мои рубашки, с которыми он играл незадолго до того, но я, кажется, догадался, что панику вызвала принесенная мною бутылка. Пока Ванька барахтался в упавших рубашках, я спрятал бутылку под подушку и подхватил его на руки. Его сердце бешено колотилось, а глаза так и бегали по комнате, однако, похоже, я правильно определил причину всего этого. Постепенно он успокоился, но я пребывал в полном изумлении: почему такая реакция на бутылку? Угрызения совести, связанные с воспоминаниями о недавнем жутком алкоголическом прошлом? – Вряд ли. Ведь самой бутылки Ванька фактически не видел. Он видел чехол из гофрированного картона. При очень богатом воображении можно было бы сказать, что он похож на кусок толстой змеи – удава или габоники.

Едва ли Ванька видел много змей за свою короткую жизнь. Скорей всего, в его подсознании было запечатлено изначально какое-то похожее визуальное клише, сигнализирующее о смертельной опасности. Подсознание – штука мощная, но не очень тонкая. Мощный выброс на поверхность сигнала опасности, наверное, и вызвал такую безрассудную, судорожную, некритическую реакцию. Все еще дул харматтан, но работа ладилась. Скрипели буровые коронки и пыль на зубах. Уходили в саванну и благополучно возвращались наши геологи, топографы, рубщики, все еще держалось наше оборудование. Исчезла малярия.

Отсеялись те, кому по разным причинам африканский буш оказался не по душе и не по зубам. Приятно было смотреть, как по вечерам на террасе бара наши ребята болтали, выпивали, вели профессиональные и шутливые разговоры – все сильные, смелые, знающие, с мужественными, обожженными солнцем и ветром лицами. Приятно было сознавать, что я – один из них, что и у меня здесь есть дело, важность которого признается любым из здесь сидящих, что дело это я делаю хорошо, что меня, единственного европейца в лагере, негры зовут не только «мистер», но и с глубоким уважением – «брони». Мы тогда любили песню «Мадагаскар», которую ребята привезли с сибирских маршрутов. Они утверждали, что слова ее написал Киплинг. Может быть, когда-то кровное родство между ними и можно было заметить, но в той форме, в какой она попала из России в Африку, легко обнаруживались чисто русские заплаты на дырах от искр изыскательских костров. Старик Редьярд вряд ли узнал бы ее, но зато мы легко воспринимали ее как свою.

Чутко горы спят.
Южный Крест повис на небе.
Спустились с гор в долины облака.
Осторожней, друг,
Ведь никто до нас здесь не был –
В таинственной стране Мадагаскар.

Ночью труден путь.
На востоке воздух серый,
И скоро солнце встанет из-за скал.
Осторожней, друг:
Тяжелы и метки стрелы
У жителей страны Мадагаскар.

Может, смерть свою
Ты найдешь за океаном.
Но ты, мой друг, у смерти не один.
Осторожней, друг:
Тихо дрогнула лиана,
Сними с плеча свой верный карабин.

Вот окончен путь.
На равнине нет тумана.
И негр налил в стаканы нам коньяк.
Осторожней, друг:
Бьют туземцев барабаны.
Порой напитки пахнут здесь не так.

Помнишь южный порт
И накрашенные губы,
И купленный за доллар поцелуй?
Осторожней, друг:
Эти ласки слишком грубы.
Ты понапрасну сердце не волнуй.

Ты пройдешь сквозь ад
И сквозь огненные дали.
Докажешь, что здесь белый – господин.
Будь спокоен, друг,
Ну а если нервы сдали,
Погладь рукой свой верный карабин.

Вот так мы и жили в ту зиму 1962-1963 года: работали, пели, пили, дышали пылью и свободой. Все это время я не упускал из виду и историю с алмазами. Тед еще не уехал в отпуск. Я уже выжал из него все, что мог, и теперь до получения карты на него не рассчитывал, действовал и думал в одиночку. Итак, наиболее вероятным местом расположения старого английского форта и самого клада была Сьерра Леоне, до которой по прямой было 1200 километров, а по дорогам, наверное, 1500 – гораздо ближе, чем от Москвы, но все же не так, чтобы очень близко. Дело осложнялось тем, что между Ганой и Сьерра Леоне лежали еще две страны: Берег Слоновой Кости (БСК, ныне Кот-д-Ивуар) и Гвинея, – при северном, более далеком от океана маршруте – обе франкоязычные, или БСК и Либерия (англоязычная) – при южном маршруте.

При южном маршруте полдороги не будет языковых проблем, но Либерия – старинное независимое государство, которое, вполне вероятно, давно навело порядок на своих границах. Значит, будут проблемы с их пересечением. Северный маршрут – сплошные языковые проблемы, но зато – молодые независимые государства с коррупцией и неразберихой, а это было мне на руку. Вопрос оставался открытым. Но одно было ясно: необходимо освежать в памяти или совершенствовать французский. Помимо маршрута, существовала проблема с транспортом: пробираться пешком через джунгли и саванны на такое расстояние было, по меньшей мере, несерьезно.

Времена Стэнли и Ливингстона давно прошли. Я изучил карты интересовавших меня территорий: показанные на них дороги особого энтузиазма не вызывали. С моим маленьким «фордом префектом», постоянно находившимся в ремонте (я расскажу о нем дальше) делать там было нечего. Нужен был джип. У меня был достаточно легкий доступ к ключам русских джипов, и я мог бы в один прекрасный сонный выходной укатить, не попрощавшись.

Но ближайшей иностранной территорией был Берег Слоновой Кости, а я узнал о нем довольно странные вещи. Однажды в Буи один малознакомый негр предложил мне бутылку французского красного вина по цене лишь раза в полтора дороже ганской бутылки пива. Я внимательно осмотрел бутылку. Ничто не говорило о подделке. Травить меня ни у кого не было причин (тогда). И я купил ее. Это оказалось простенькое, терпкое, но очень приятное вино, вроде алжирского, которое много лет спустя стали завозить в СССР. Я бы не отказался иметь его в гораздо больших количествах.

– Где ты его взял?
– Купил «у французов».

«У французов» в местном языковом обороте означало «за границей, в БСК», хотя негры, обитавшие в БСК, были не больше французами, чем ганцы – англичанами, и вообще БСК был к тому времени независимым государством. Я заинтересовал открывающимися возможностями наших ребят, и в одно из воскресений мы сели в советский джип, управлявшийся Джозефом Баду (бывшим Тетифо), и отправились «во французы». Дорога вела сначала на Венчи, то есть на юг, но где-то на полпути была развилка, откуда шла на запад, к границе. Общее расстояние до границы было миль пятьдесят.

В нескольких милях (уже за границей) располагался довольно большой по ганским понятиям город Бондуку, где «все было французским», и на это «все» очень хотелось посмотреть. Джозеф много раз бывал в Бондуку. Он сказал, что на границе проверяют только водительские документы, а пассажиров не трогают. Подъехали к границе. С нашей стороны там оказалась небольшая деревенька, скорее похожая на крохотный городок, с тротуарами, чистенькими барами, ресторанчиками и магазинами. Мы сразу ринулись к границе, и первый, ганский шлагбаум миновали без лишних разговоров. До второго, «французского», было метров пятьдесят и стояли солдаты.

Продолжение следует