Пыж, ягдташ, патронташ-2: Утиная похлебка. Басня
Нина КОРЖАВИНА
Поутру, когда сон так сладок, растапливалась русская печь. В деревнях печь топят спозаранку, часов в шесть-семь. Промытая дичь вываливалась в щербатый прокопченный чугун, сверху картошку крупно – пополам, морковь кружочками для радостного восприятия жизни, лук репчатый кольцами, перец – горошки туда же, воду под завязку, соли щепотку, крышка сверху – и в печь. Часа через два изба наполнялась приторно-сладковатым, с привкусом озерной тины, ароматом похлебки.
Утиная похлебка
В те не всем памятные времена, когда у трудового люда был один выходной – воскресенье, удовольствия в жизни все-таки случались. Вечером в субботу я с мамой и водской бабулей, у которой на лето снимали пол-избы, в нашей распрекрасной деревне Маттия ждали приезда отца и его друзей – охотников. Машина, старый американский “Додж” с фанерным квадратным кузовом, приезжала в деревню к ночи. Полусонные, разомлевшие в дороге мужики вылезали из фургона, робко входили в дом, высматривая в сенях укромный уголок или гвоздь для зачехленных ружей. За полукруглым сводом русской печки гостей ждали горячие щи, картошка. Кто-то с дороги ограничивался чайком, ну а самые неуёмные уже шуршали газетами, разворачивая бутерброды с разделанной селедкой, семипалатинской колбасой и плавлеными сырками, в стопки разливалась припасенная «Столичная». Рюмка-две за охотницкую удачу и на покой, вздремнуть – воскресный подъём ранний. Мужчины забирались на сеновал и, провалившись в духмяное свежее сено, кемарили до рассвета. Часам к пяти утра дом пробуждался. Урчал заморский Додж, шаркали сапожища, сквозняком из сеней в дом просачивались запахи резины, непросохшей кирзы, болотной сырости. Собрав свои немудреные манатки, охотники отъезжали на озеро.
В шесть-семь вечера возвращались. Усталые, довольные, оживленные. «Прицелился – мимо… подранка подобрал… воды по пояс, не подойти… такую парочку упустил, фрррр, прямо из-под ног вспорхнули…». Охотничьи байки слушали с пониманием – тут знали, кто на что способен, но радость охоты недоверием и упреками никто не омрачал. Добычу складывали в рядок на траве под старой вишней. Делили на всех поровну, каждому по крупной птице – крякве или селезню и по чирку – неважно, кто попал, кто промазал. Домой все возвращались с трофеями.
Маму, меня и водскую бабулю тоже включали в долю, две-три уточки доставались и нам. Отец тут же в сарае ощипывал выделенную нам дичь (женщин не допускал до разделки, не для дамских глаз и рук занятие). Быстренько опаливал на керосинке торчащие «пеньки» на тушках. Всё, готовьте! Мне на память об охоте вручалось перо селезня с сине-зелено-перламутровыми переливами. Без перьев тщедушные чирки величиной с небольшой кулачок вызывали разочарование и жалость, мелкие, дохленькие… есть там было нечего. Бабуля на ночь заворачивала уточек в холщевое, пропитанное уксусом полотенце – и в погреб, на холод, до утра.
Поутру, когда сон так сладок, растапливалась русская печь. В деревнях печь топят спозаранку, часов в шесть-семь. Промытая дичь вываливалась в щербатый прокопченный чугун, сверху картошку крупно – пополам, морковь кружочками для радостного восприятия жизни, лук репчатый кольцами, перец – горошки туда же, воду под завязку, соли щепотку, крышка сверху – и в печь. Часа через два изба наполнялась приторно-сладковатым, с привкусом озерной тины, ароматом похлебки. Ей еще до самого обеда предстояло томиться в печи, испытывая наше терпение.
К обеду чугун торжественно вынимался ухватом из печной внутренности, и видавшей виды поварешкой каждому разливался утиный суп в глиняные полулитровые миски… аккуратно, не взбаламучивая отстоявшийся бульон. Сверху швырялась пясть мелко порубленного укропа. Можно приступать к еде. Утки распарились, отвалились от костей, которые, обсасывая, вынимались из супца в первую очередь… косточки твердые, как каменные, острые. Как это было аппетитно, сытно, пахуче. «Эх, к такой похлебке еще бы стопку чего – нибудь горячительного!» – подумала я сейчас. А тогда… тогда мы, уплетая за обе щеки, тщательно выискивали в супе мелкие дробинки, стараясь ненароком их не проглотить! Вот была радость! Вынимая изо рта обнаруженный маленький шарик, мы радовались и вскрикивали, как соседский петух, нашедший заветное зернышко и орущий на весь двор от счастья! Дробинки складывались на блюдце и припрятывались в заветный граненый стаканчик, где хранились другие «драгоценности»: две бусины, увеличительное стекло, засохшая божья коровка, перо селезня и веточка черных ольховых шишек. До следующей охоты.
Басня
Отец был не говорок. Нет, не молчун, но словами не раскидывался. Больше бумаге доверял. Записывал все, день за днем, год за годом.
Кратко и лаконично – погоду, температуру, ветер, высоко ли вышла река из берегов, что зацвело, чьи следы на лесной тропе, кем сбита роса поутру.
Видел и примечал в природе то, что, как правило, не замечает грибник, путник, гуляющий.
Вот они, эти блокноты, тонкие тетрадки, тетради общие – штук 20, плотно исписанных мелким, малоразборчивым почерком.
«16 июля. Привлекло внимание необычное явление – в небе с северо-востока на юг летел косяк журавлей, около 50 птиц. Причем летели не треугольником, а россыпью. Соседская девчонка сказала, что сегодня пролетает уже третья стая. Почему? Июль еще. Выводки журавлей пока не на крыле, значит, это старые журавли. Почему они летят с севера? Холод – не может быть. Может, там недостаточно корма в связи с осушением болот? Кроме того, 12 июля я ездил в Хвойную и на Гришутинском поле, в низине, видел, как кормились около 40 – 50 журавлей, тоже не молодые, не выводки. Обычно в этих местах есть журавли, но это местные выводки, по 4 – 8 штук, не больше. Сейчас же – большое скопление птиц. Такое необычное явление – перемещение взрослых журавлей с северной тундры или с болот является загадочным. Скорее всего – бескормица, она и заставляет перемещаться взрослых журавлей».
«24 сентября. В болоте почти вся береза желтая, но лист держится. Тепло. Был мороз – 2° градуса. Осина осыпается. Ольха еще зеленая, лес начал желтеть заметно. Сегодня впервые видел отлет гусей – 15 штук, шли неровно, нервно, с криком, как будто старались отделиться друг от друга, ссорились. Вчера летели 9 журавлей на юг. Не высоко. Дружелюбно переговаривались между собой».
«Июль,12 дня. В лесу грибов нет, сыро. Видел горькушки, сыроежки – червивые. Набрал 2 стакана земляники. Морошки нет. Выводки уток – чирков, совершенно маленькие, комочки, как вербные шарики. Кряковка есть, уже на крыле. После Петрова дня птица еще поет (жаворонок и еще какая-то мелкая птаха). Трава в лесу, крапива большая, в отдельных местах по грудь. Много теплых дождей. На крыле скворцы, галки. Второе поколение ворон, сорок».
Спустя почти 30 лет после кончины отца на антресолях обнаружили тонкую ученическую тетрадь с записью:
«За бывшей деревней, по кромке Гришутинского поля пройти метров 300. Слева кабанья тропа. По тропе в лес с километр, пройти болото, за которым ельник по левую сторону. Вдоль болота в ельнике много желтых груздей. Дальше по тропе лучше не ходить – топь».
В прошлую осень решили пройти по этому маршруту, любопытно стало, что там такое. Вот торчат печные трубы некогда существовавшей деревни Гришутино, поле, журавли кормятся там обычно, и сейчас они там. Тропу нашли сразу, но не заросшую, как ожидали, а расквашенную копытами кабанов, лосей, свежими медвежьими следами. Углубились в лес, за болотом действительно елки, но уже громадные, лохматые. Бурелом. Лес страшный, дремучий, черный, почти непроходимый, истоптанный зверьем. Лосиные вши роятся тучами. Никаких признаков присутствия людей – следов, бумажек, банок, грибов срезанных. Но желтые грузди были в огромном количестве! Удивительно, ничего не изменилось, только деревни уже нет, и люди в лес этот не ходят. Не интересно им, не любопытно, лениво. А отцом там все исхожено было (хотя признаюсь честно, особого желания еще раз пройти звериной тропой в тот страшный лес не испытываю).
Много записей посвящено собакам. В доме всегда жили охотничьи собаки – эстонские, русские гончие, лайки. Сколько их на памяти – Карай, Гай, Набат, Руслан, Вьюга, Найда, Таймыр – все чистых кровей с родословными, выращены со щенячьего возраста.
Запись в блокноте: «…Карай пошел в лес со мной в 13.30. На трубу не отзывался. Вернулся в 23.30. Наказан».
Наказан… Ну, насмешил. Это значило, что состоялся мужской разговор. На полном серьезе отец отчитывал непутевого гончара, виновато косящего на хозяина одним глазом – не про меня ли он говорит? «Бестолковый. Ты что, дворняга бездомная – по лесам шляться? Я чему тебя всю весну учил? В одно ухо влетает, в другое вылетает. Никакой дисциплины. Вот сиди весь день на цепи за забором, обдумывай свое поведение». Карай, поджав хвост, признавал вину и раскаивался, смирно свернувшись клубочком.
Собак любил и понимал, занимался с ними много, увлеченно, отмечая в дневнике успехи и промахи дрессуры. Голос никогда не повышал, тем более, руку не поднимал на животину, был строг, заботлив, разговаривал с ними, как с людьми. Расставался с каждой тяжело, переживал. Вьюга – шустрая эстонская гончая, в собачьем экстазе в предзимье погналась как-то за зайцем и не вернулась из леса. Искал ее отец три дня по лесам, полям – не откликнулась. Так и сгинула в неизвестности… волки, вероятно, на пути повстречались, что в здешних лесах не редкость. Тосковал отец очень, толковая была псина, хоть и мелкая.
Найду прикупил щенком. Но стал замечать ее особую агрессивность к детям. Пронесутся мимо дома мальчишки деревенские – обязательно злобно выскочит, за ногу пацана хапнет. Долго не понимал отец такого поведения собачьего, но выяснилось, что в семье, где куплен щенок, был ребенок, который издевался над псом, вот и запомнила Найда то отношение жестокое. Собаки – они ведь очень памятливые. Пришлось вернуть щенка хозяину, такую собаку опасно было держать.
Крупный гончар Гай был отдан местному деревенскому охотнику, уж очень давно, с детства, мечталась ему такая собака, тем более обученная отцом всем охотничьим премудростям. Отдан с уговором, что будет отец иногда летом брать кобеля с собой в лес. Гай выполнил свое историческое предназначение – бегают вдоль дороги теперь гончаровы отпрыски невесть какого поколения. Улучшил породу местных бездомных собак. А то по деревне всё больше шавки лохматые бегали.
Нахожу и такое в отцовских записях:
Проверенные народные приметы:
- Гусь пошел, скоро быть снегу.
- Лебедь несет на носу снег.
- Дневной снег не лежит, первый прочный снег выпадает на ночь.
- Кошка стену дерет к непогоде, клубком ляжет – на мороз.
- Не тот снег, что метет, а тот, что сверху идет.
- Воробьи дружно расчирикались – к оттепели.
- Красный огонь в печке – к морозу, белый – к оттепели.
- Птицы перед теплом садятся на верхушки деревьев.
- Перелетная птица течет стаями к дружной весне.
- Северный ветер дождь разгонит.
- Кувшинки на озере закрываются – к дождю.
- Западный ветер – плаксун. Плачет, дождь принесет.
- Паутина стелется по растениям – к теплу.
- Если осенью листья начнут желтеть с верхушки, весна будет ранняя, а снизу – поздняя.
- Если журавли летят высоко, с разговорами, не спеша – осень предстоит хорошая.
- Осенью птицы летят низко – к холодной, высоко – к теплой зиме.
- Если в октябре лист с березы и дуба отпадет не чисто – жди суровой зимы.
- Комары и мошки столбом – к вёдру».
Насчет всех примет достоверно подтвердить не могу, но что западный ветер – плаксун дождь несет, а мошки роятся или туман по низам стелется к теплу – это к бабке ходить не надо, стопроцентное попадание. (Дети прочитали, спрашивают – не опечатка ли в тексте – «к вёдру». Что за слово незнакомое? Удивилась я. Думала – все знают. Вёдро — ясная, солнечная, сухая погода, тепло. Старинное слово. Вот заодно и узнали… и то польза).
Иногда отец отсылал небольшие статьи и рассказы в свой любимый журнал «Охота и охотничье хозяйство». Печатали. О бережном отношении к природе, охоте, собаках. Хранятся они до сих пор, эти ежемесячные журналы за 15 лет, и не поднимается рука выбросить их за ненадобностью – охотников-то в семье нет больше. Знаю, и дети не выбросят. Разве что внуки… но это уж без меня. Сочинительство стихов за отцом не наблюдалось никогда. Но вот обнаружили в записях басню. Не Крылов, конечно, не Эзоп, но для нашей семьи – не хуже Михалкова. Всё для нас узнаваемо.
Урочище то Савкиным зовется.
Белесый утренний туман над лесом вьется.
Осина сбросила осенние листы.
Вдали виднеются осиротевшие кусты,
И ручеек течет в полудремоте.
А кое-кто мечтает об охоте.
Еще на небе не проснулось солнце,
А огонек уж засветил в оконце.
Собравшись на охоту спозаранку,
Два брата – Яков, Михаил и Вьюга с ним,
С собою прихватив горячего полбанки,
Отправились в погоню за косым.
Не так уж важно взять им беляка,
А душеньку свою потешат уж наверняка.
Не долго Вьюга зайца след искала,
На Михаила вмиг его погнала,
А сзади Яков по следу бежит
Да так, что аж земля под ним дрожит.
Он весь вспотел, он сбросил даже шапку,
Фуфайку сбросить жаль, схватил ее в охапку,
И вслед за зайцем дал такого трепака,
Что норму ГТО бы сдал наверняка.
А Михаил меж тем костерчик разжигает,
Зуб на зуб у него не попадает.
Не до ружья ему, оно в кустах лежит.
И вдруг косой – ну, прямо на него бежит.
Покуда до ружья он дотянулся,
Косой не растерялся – в лес метнулся,
А следом Яков на поляне появился
Как рак весь красный, пар над ним клубился.
И Вьюга, как комета пробежала,
Косого на второй уж круг погнала.
Но Яков заячьи повадки знает,
Спокойно зайца в гости поджидает.
И точно – не прошло и нескольких минут
Как заяц снова тут как тут.
Но неудача здесь охотников постигла –
Осечка…Пуля цели не достигла.
Курок не выбросил ее на волю,
Уж видно, пожалел он заячью долю.
Ну, Михаилу здесь мораль неплохо б прочитать –
Ведь на охоту вышли мы не греться и не спать,
Коли б за зайцами побегал ты с утра,
То не замерз бы у костра.
Ты с брата Якова бери пример почаще,
Так ни один косой не убежит из чащи.
Выплеснув в тетрадь не свойственный отцу поэтический шедевр, он тут же следом запишет: «Правило – становись на зайца, где он прошел. Он на второй круг пойдет или рядом или точно по своему следу. Особенно, если большая трава или снег».
А Михаил подумал было обидеться на критику, да передумал. Эка невидаль, заяц! Их в тутошних лесах, как кур во дворе! Не престало ему, деревенскому жителю, за каждым белым хвостом сапоги протирать. Это для городских заяц в диковинку, вот пусть и носятся по лесу, а Михаилу милее с удочкой на речке за баней подремать…а лучше на печке теплой. Это он так, за компанию с братом прогулялся. Рыжая гончая Вьюга с устатку, набегавшись по лесу, разлеглась в сенях, откинув две пары вытянутых лап. Намяла, сбила передние ноги о наледь.
Во сне собака вздрагивала, тяжело вздыхала, поскуливала, мелко семенила лапами, потяфкивала… Гналась за кем-то. Умаялась. Ничего, к утру оклемается.